Казачья Сеть Казачья Сеть

    

КАЗАКИ 
ИСТОРИЯ
ВОЙСКА И РЕГИОНЫ
КАЗАЧЬИ ПЕСНИ
КАРТЫ
БИБЛИОТЕКА
ГРАФИКА
ТРАДИЦИЯ
УНИФОРМЫ
ДЕЛА ВОЕННЫЕ
ОРУЖИЕ
ССЫЛКИ
ГОСТЕВАЯ КНИГА
ФОРУМ

 

НАЧАЛО

 

Иван Родионов
ТИХИЙ ДОН

IV

Вначале казаки были почти сплошь безженные. Да и как было обзаводиться такой обузой, как семья, когда ни одной минуты не уверен в собственном существовании?!

Женатых даже ко времени знаменитых Азовских походов, т. е. к первой половине ХVII-го столетия, насчитывалось едва одна треть.

Церквей на Дону в первые столетия почти совсем не было, и хотя всегда казаки отличались большой набожностью, но поневоле приходилось обходиться без церковного брака.

Жен брали, где придется. Сватали русских девушек из далекой Московии, умыкали или сманивали живших под боком турчанок, крымских татарок, черкешенок. Мусульманских женщин не неволили переходить в христианство, но дети от них обязательно должны были быть православными.

Казак, доставший себе невесту, обыкновенно приводил ее в станичный круг.

Тут, если невеста была православная, оба молились перед образами, кланялись на все четыре стороны и жених говорил:

— Господа честная станица, вот моя жена! Круг осведомлялся:

— Люб тебе муж или не люб?

Если женщина отвечала утвердительно, то круг гремел:

— В добрый час! Согласны. Разрешаем!

Признанный муж покрывал жену полою своего кафтана и уводил к себе в курень.

Если супружество оказывалось почему-либо неудачным, то развод происходил столь же просто.

Муж приводил в круг жену под полою, на майдане открывал полу и отстраняясь от жены, говорил:

— Господа атаманы молодцы, она мне больше не жена. В свою очередь жена говорила:

— Он мне больше не муж.

Станица одобряла и развод совершен.

Если в толпе находился претендент на руку и сердце только что разведенной красавицы, то с ее согласия он накрывал ее полою и заключался новый брак.

Прежнему мужу обыкновенно платилось отступное деньгами, оружием, вещами, а чаще всего доброй попойкой, в которой иногда принимала участие вся станица.

Но такой брачный способ практиковался только до появления на Дону церквей.

В проворстве, силе, ловкости, воинской хитрости, в храбрости, выносливости и предприимчивости Донцы превосходили всех своих врагов. Кроме того, во всю жизнь казаком руководила одна идея, кратко и полно выраженная в следующих словах: «чтобы басурманская вера над нами не посмеялась, чтобы государевой вотчины пяди не поступиться».

Из этого старого казачьего завета видно, что Донцы всегда считали себя неразрывным кровным членом великого русского племени и всегда, как верные слуги, отстаивали государевы интересы и пользы.

Только такими высокими боевыми качествами и крепкой государственной и религиозной идеей и можно объяснить то обстоятельство, что эта горсть людей всегда одерживала победы над многочисленными разноязычными врагами и расширяла пределы русского государства.

Насколько широка была в те времена натура донского казака и насколько деятельно выражалась в нем идея расширения государевых вотчин, показывает то, что еще в эпоху покорения Казани и Астрахани в Раздорском городке собрались как-то все «непенные», т. е. ничем не опороченные казаки.

Совещались недолго, но порешили идти походом на Хвалынское море. Властным доводом в пользу такого рискованного решения послужило то соображение, что у казаков «зипуны поизносились».

И вот снарядилась целая флотилия под начальством атамана Андрея.

Целое лето разгуливали казаки по Каспийскому морю, разбивая суда персидских купцов, громя прибрежные мусульманские города. Молодцы настолько увлеклись удалой потехой, что и не заметили, как их, отягченных богатой добычей, застала в море ненастная осень. Подули ветры, зашумела буря, не пробиться казачьим ладьям на Волгу. Пришлось пристать к неведомому берегу. Вдали виднелись Кавказские горы со снежными вершинами. Разведав местность, поставив в долинах шатры, Донцы зазимовали. Гребни гор им понравились. На следующий год они послали товарищей на Дон звать к себе охотников. К ним пришли новые толпы.

Таким образом, положено было начало славному Гребенскому, впоследствии Терскому, казачьему войску со своим атаманом, старшинами, войсковым кругом и с обычаями, во всем сходными с обычаями Донцов.

Мелкие станицы Донских казаков распространились и по Волге вплоть до Астрахани и этими станицами было положено основание Волжским казакам, впоследствии переименованным в Астраханское казачье войско.

В 1584 году донской атаман Нечай с 800 донских и волжских казаков пошел на Урал. Приволье степей, обилие рыбы в реке настолько прельстило казаков, что они навсегда основались там, положив собою начало Уральскому или иначе Яицкому казачьему войску.

Все 30 лет, отделяющие взятие Казани от похода Ермака в Сибирь, Донцы мало того, что беспрерывно воюют со своими ближайшими азиатскими соседями, мало того, что громят Астраханское царство, совершают лихие сухопутные и морские набеги на Тавриду и Турцию и даже несколько раз покоряют турецкий Азов, они в 1576 г. принимают участие в так называемой «судовой рати», а в следующем году в составе царских войск отстаивают Псков от натиска литовцев.

Нас учили в школах, мы читали и в истории и в так называемых исторических романах, что Ермак Тимофеевич был донской воровской атаман и разбойник, раскаявшийся и решивший искупить свои тяжкие вины славным подвигом.

Так ли это?

Достоверные сведения о завоевателе Сибири хотя и скудны, но все единогласно говорят в пользу того, что Ермак был беспорочным служилым атаманом, а обвинения его в разбойничестве безусловно голословны.

Народные песни и предания свидетельствуют, что Ермак принимал самое деятельное участие в покорении Казани.

Народ говорит: «песня — быль», хотя часто случается, что были эти искажаются позднейшими вставками и прибавлениями, но заме-

чено,   как   неизменное   правило,   что   искажения   эти   касаются исключительно подробностей, но никак не главных событий.

Имени Ермака не упоминается ни в одном из дошедших до нас актов того времени, обвиняющих казаков в разбоях и грабежах. Не упоминается оно и в числе атаманов, заслуживших царскую опалу за ограбление у Соснового острова ногайских послов и боярского сына Василия Пелепелицына, попавшего в эту передрягу едва ли не по ошибке атаманов Ивана Кольцо, Борбоши и Пана, не распознавших в нем царского слугу. Вероятно потому, что Кольцо и Пан, приговоренные царем к смертной казни за разгром Сарайчика — столицы ногайцев и за ограбление Пелепелицына, впоследствии явились ближайшими помощниками Ермака в покорении Сибири, наши историки, не разобравшись хорошенько, и Ермака причислили к сонму прославившихся разбоями атаманов.

Между тем в недавно найденной грамоте царя Михаила Феодо-ровича от 24-го февраля 1623 года, посланной тюменским воеводам, между прочим, говорится об атамане Гавриле Иванове: «служил-де он (Иванов)... в Сибири 42 года, а прежде того он служил нам на поле двадцать лет у Ермака в станице».

Около того же времени в челобитной Государю тобольский атаман Ильин писал, что до похода в Сибирь он «двадцать лет служил с Ермаком в поле»...

Едва ли подлежит сомнению, что Ермак Тимофеевич в 1560 -70 гг. был атаманом отряда или станицы, как тогда называли, служившей на Поле, т. е. по-видимому между Волгой и Доном, для противодействия ногайским вторжениям в русские украинные области.

Не следует ли из этого, что русские историки, писатели и русское общество, хотя и невольно, но много погрешили перед памятью завоевателя Сибири, несправедливо и огульно установив за ним репутацию раскаявшегося разбойничьего атамана?

Поход. Ермака на Сибирь состоялся не в 1581 г., как ошибочно считали Карамзин и Соловьев, потому что М. И. Коялович своими серьезными исследованиями доказал, что в этом году доблестный атаман принимал участие в войне против польского короля Стефана Ба-тория и действовал с своими казаками в составе царской рати под Могилевом на Днепре. Подтерждается это обстоятельство и польскими источниками. Пан Стравинский писал польскому королю, что 27 июня 1581 года под г. Могилев пришла Московская рать, сделала приступ, разорила предместья, и, перечисляя Московских воевод, упоминает: «четырнадцатый Василий Янов, воевода Донских, казаков, и пятнадцатый Ермак Тимофеевич, атаман казацкий».

Поход Ермака на Сибирь состоялся в 1582 г., что удостоверяется и грамотами Иоанна Грозного.

То же говорит и Костомаров... «Что касается до Ермака Тимофеевича, то нет основания предполагать, чтобы он принадлежал к разряду волжских удальцов, навлекших на себя опалу своими разбоями. Напротив оказывается, что, в качестве казацкого атамана, он находился в царской службе и в конце июня 1581 г., вместе с русскими силами, был под Могилевом на Днепре. Вслед за тем, в 1582 году он находился в Перми на царской службе, и это доказывается царскою грамотою Строганову, в которой, делая выговор последнему за посылку казаков на Урал, царь приказывал возвратить Ермака в Пермь на место его службы.

«Как бы то ни было, только 1-го сентября 1582 г. казаки, снаряженные Строгановыми, поплыли по Чусовой вверх».

Опустошительные набеги сибирских инородцев на Прикамскую окраину, отданную Иоанном Грозным почти в полное феодальное владение богатым купцам Строгановым, побудили этих умных, предприимчивых русских людей, в свою очередь, силою оружия усмирить беспокойных сибиряков.

Не думаю, чтобы умные и дальновидные Строгановы, к тому же купцы, т. е. люди, знающие цену деньгам и умеющие их считать, снарядившие военную экспедицию на собственный счет, затратившие на нее огромные деньги, могли всю судьбу этого государственного предприятия всецело вручить в сомнительные руки воровского разбойничьего атамана.

Думается мне, что исполнение такой важной и дорого стоящей задачи они могли возложить только на человека, высокие доблести которого и незапятнанная честь стояли выше всяких подозрений.

А за эти качества верным ручательством могла быть только долгая беспорочная служба атамана своему царю.

Только что прибыв к Страгоновым, Ермак и его казаки показали свою доблесть. Вот что пишет Карамзин: «Они (казаки) подняли знамя на берегу Волги: кликнули дружину, собрали 540 отважных бойцов и (21 июня) прибыли к Строгановым — «с радостью и на радость, говорит Летописец: что хотели одни, что обещали другие, то исполнилось: атаманы стали грудью за область христианскую. Неверные трепетали; где показывались, там гибли». И действительно (22 июля) усердные казаки разбили на голову Мурзу Бегулия, дерзнувшего с семью стами Вогуличей и Остяков грабить селения на Сылве и Чусовой; взяли его в плен и смирили Вогуличей.» Далее читаем у Карамзина: «Испытав бодрость, мужество, верность казаков, узнав разум, великую отвагу, решительность их славного Вождя, Ермака Тимофеевича, родом неизвестного, душою знаменитого, как сказано в летописи... добыв оружия, изготовив все нужные запасы, Строгановы объявили поход, Ермака воеводою и Сибирь целию».

К 540 донских казаков, служивших у Строгановых, «славных по буйству и храбрости», как сказано в летописи, придали 300 охотников из старого строгановского наемного войска: из литовских, немецких и татарских выходцев.

Таким образом, составился отряд в 840 человек под главенством Ермака, с испытанными в боях бесстрашными атаманами: Иваном Кольцо, Яковом Михайловым, Никитой Паном и Матвеем Мещеряком.

Сборы были недолгие: 1-го сентября, соборне отпев молебен, взяв с собой толмачей, вожатых, иереев, Ермак и его казаки с обетом доблести и целомудрия на небольших ладьях, нагруженных всевозможными боевыми и съестными припасами, пошли вверх по реке Чусовой.

Поход с перевалом через Уральский хребет был труден и долог. Не раз им приходилось вступать в битву и разбивать сравнительно небольшие полчища татар. Великое дело было еще впереди.

Только 22-го октября под вечер Ермак подошел на стругах по р. Иртышу к г. Атик-Мурзы и здесь высадил свою дружину на берег.

Стемнело. На высоких холмах, поросших дубняком и елями, в крепкой засеке расположился царь Кучум с своими несметными полчищами. Тысячи огней пылали в татарском лагере. Оттуда гомон голосов на много верст разносился по реке и окрестностям.

Тих был лагерь казаков, число которых уже заметно уменьшилось — некоторые из них полегли в предыдущих боях, другие были ранены, третьи больны от тяжкого похода и сопряженных с ним непосильных трудов. Чутким ухом прислушивались русские витязи к крикам противников, бесстрашные глаза, привыкшие так часто смотреть в глаза смерти, непреоборимой силой приковывались к бесчисленным огням. На утро предстоял бой.

Казаки прикидывали в уме, сколько же врагов на каждого из них?

Примерный подсчет оказывался слишком неутешительным.

Бестрепетные сердца поколебались...

Как всегда в решительных случаях, так и тут, по казачьему обычаю, близ полуночи собрался круг на обширной лесной прогалине, над обрывом, у глухо и грозно внизу в темноте бурлящего Иртыша.

Сумрачны были лица, молчаливы уста. Одна тяжелая, малодушная мысль лежала у всех невысказанной на сердце.

Даже храбрые из храбрых атаманы, сотники и пятидесятники были молчаливы и угрюмы.

Но вот кто-то не выдержал, у кого-то сорвались крылатые слова:

— Идти назад!

И эти слова, как общий вздох, пронеслись по кругу.

— Идти назад... С ними не справиться. Лучше и не пробовать. Где же? Ишь сколько их! На одного сотня, а то и больше. Навалятся — задавят, прямо задавят...

И малодушное решение было готово.

В глухо шумящий, волнующийся круг своей быстрой, твердой поступью вошел Ермак.

Смоляной факел освещал его с головы до ног.

Хорошего роста, на диво сложенный, широкий в плечах, подобранный в стане, с благородной и величавой осанкой, он представлял собою внушительную фигуру витязя-вождя.

Красные отблески огня в темноте ночи играли на стали его шлема и кольчуги.

Он взялся за шлем.

— Помолчи, честная станица! Атаман слово держать будет! — возгласил войсковой есаул.

Стих казачий круг и бесшумно, уже и плотнее сомкнулся около вождя.

Атаман, не спеша, снял шлем. Седеющие черные кудри рассыпались вокруг его шеи и упали на белый лоб над загорелым решительным лицом.

— Идти назад? — тихо, но сурово переспросил Ермак, обводя товарищей сумрачным взглядом.

Все с непокрытыми головами, потупясь, молчали. Презрительная улыбка скользнула по губам атамана.

— Я вас спрашиваю, атаманы-молодцы: назад идти? Голос Ермака повысился.

Тишина не прерывалась. Никто не поднял понурой головы, никто не смел взглянуть отважному вождю в лицо.

— Идти назад?! — как бы в раздумье негромко продолжал Ермак. — Возвращаться без припасов через мертвые пустыни и горы, пешком по снегу, когда не нынче-завтра реки замерзнут... Что ж? . С какими же глазами вернуться к Строгановым и что сказать им? А может, — при этом голос атамана повысился, махнуть уже прямо домой, товарищи, и как воры, тишком, миновать Строгановых, да прямиком на Тихий Дон? Так, что ли? Нас спросят дома старики, спросят товарищи и всечестный круг войсковой: вы пропадали долго, как царю служили, какую славу Дону принесли? что ж мы ответим, товарищи?

Гробовая тишина теперь нарушалась только вздохами богатырских грудей. Минутное малодушие отлегло от мужественных сердец.

Ермак продолжал свою речь. Могучий голос его окреп; соколиные глаза под черными бровями пламенели отвагой и несокрушимой верой в успех.

— Мы пришли покорить царство басурманское под высокую го-сударскую руку, мы в том у Строгановых целовали крест и клялись крепкой клятвою, мы Строгановых ввели в большие изъяны, а теперь ни с чем отступим. Как это называется, атаманы-молодцы? Нет, товарищи, не посрамим себя побегом, лучше уж, если судил Бог, помрем все тут до единого, за то слава о нас будет вечна...

— Да, лучше умрем, а не отступим! — закричали в кругу.

— Умирать — дело последнее, всякий сумеет, как бы в раздумье заметил атаман. Наша думка казачья — победить. С тем и шли сюда. И надо победить!

Казаки точно переродились. Бодрый дух — залог победы, покинувший было их, Ермак снова вдохнул в их сердца.

— Победим, победим! — громовым раскатом пронеслось в воодушевленном казачьем кругу, всполошив в засеке засыпающего врага.

— Аминь! — сказал атаман.

— Аминь! — откликнулся войской круг.

На рассвете 23-го октября небольшая кучка витязей, коленопреклоненно свершив общую молитву, имея впереди себя атаманов и Ермака, рядом с которым развевалось знамя, в грозном молчании, нерушимой стеной пошла на многолюдный укрепленный лагерь Кучума.

Тучи стрел полетели в казаков. С их стороны загремели пушки и ружья, засвистали пули, дымом заволокло окрестность.

Не могли казаки разбить Кучумовы засеки и ворваться в лагерь, да они об этом и не думали. Мысль Ермака заключалась в том, чтобы раздражить врага и вызвать его на простор. Действительно, к полудню перестрелка прекратилась. Татары, видя малочисленность казаков, сами проломили в трех местах засеки и бурными людскими потоками ринулись на витязей, надеясь раздавить их численностью.

— С нами Бог! — крикнул Ермак и с обнаженным мечом кинулся на толпу татар.

Закипел страшный рукопашный бой. «И бысть сеча зла, — говорит летописец, — за руки емлюще сечахуся», т. е. враги хватали друг друга за руки и наносили смертельные удары.

Ермак, Иван Кольцо и другие атаманы рубились в передних рядах, подавая собою пример мужества. Вокруг них валились трупы убитых врагов. Всякий боец ермаковой дружины сознавал, что надо победить или умереть, иного выхода нет и всякий напрягал все свои силы, не было отсталых, не было малодушных, все старались быть достойными своих атаманов.

С остервенением, с яростью дрались полчища Маметкула, кучами падали под могучими ударами казаков, но их сменяли новые свежие толпы.

К вечеру татары стали ослабевать, ряды их заметно редели. Несмотря на усталость от беспрерывного боя в продолжение целого дня, казаки бились с прежней всесокрушающей энергией.

Наконец, Маметкул — племянник Кучума, предводитель и душа татарских полчищ оказался тяжело раненым, по преданию, мечом Ермака, когда эти два витязя в пылу сечи сошлись лицом к лицу.

Мурзы взяли его, истекающего кровью, с поля битвы и в легкой ладье переправили на противоположный берег Иртыша.

Весть о ране вождя с быстротой мысли облетела уже потрясенные и расстроенные боем полчища татар. Они дали тыл.

Казаки до самой ночи беспощадно рубили бегущих и, наконец, водрузили свои знамена на самой засеке.

Сражение было столь гибельно для сибиряков, что, по словам летописи — окрестные поля «очервленились их кровью, устлались трупием мертвых и во многих местах стояла кровь блатами». Кучум в отчаянии с остатками разбитых полчищ бежал в Ишимские степи, оставив на произвол судьбы свою столицу.

Всю ночь не спали казаки, перевязывали раны, рыли могилы, отпевали и хоронили убитых товарищей. Их оказалось 107 человек — урон, слишком ощутительный для небольшого отряда Ермака.

Имена этих героев, на поле брани живот свой положивших во славу отечества, доныне поминаются в соборной Тобольской церкви.

На утро, отпев благодарственный молебен, Ермак с своей дружиной двинулся к Искеру — столице Кучума и занял его беспрепятственно, потому что все жители и сам царь сибирский, не успев даже захватить всех своих сокровищ, в паническом страхе бежали из него.  

 

оглавление   продолжение

 

spm111@yandex.ru

 

Copyright © 1996-2002 Cossack Web. All rights reserved.

Реклама