|
|
|
Ф.Елисеев:
Казаки на Кавказском фронте
Начало
В отпуску, на берегах Кубани
Я в своей станице. Святая Пасха. На кладбище по обычаю - поминовение усопших. Там — вся станица. Масса родственников. Сплошное христосование до боли в губах. Казачки целуются крепко, смачно, обязательно в губы и три раза. Расспросы о мужьях в "первом полку". Свой офицер-станичник, да ещё полковой адъютант - живой вестник полка. Он должен всё знать, всё рассказать - как там? Ко мне близко-близко подходит мать и тихо говорит:
- Сыночек... к тебе хотят подойти Боевы, да стесняются. Ведь их Гриша убит в полку... отец и жена хотят расспросить, - как он погиб...
- Где они? - схватив руку матери, болезненно произнес я.
- А вон, в сторонке, за могилами... - ответила она, указывая кивком головы.
Бросаю всех своих многочисленных родственников и через могилы, заросшие свежей травой, быстро, перескоком, приближаюсь к ним.
Я хорошо знал "дядю Боева". Он не переменился. И вот он стоит, всё такой же маленький ростом, сухой, в серой черкеске домотканого сукна, сшитой ему, видимо, ещё к службе. В чёрном ветхом бешмете, в обыкновенной, уже потертой временем небольшой чёрной папахе, без кинжала на поясе, в шароварах, убранных в черные чулки... Они стоят грустные, словно пришибленные - отец, мать, сноха и меньший сын.
- Дяденька - здравствуйте! Христос Воскресе! - очень почтительно и радостно говорю я, обнимая и целуя его в совершенно сухие губы
- растерявшегося и горем убитого казака-старика в 45 лет от роду. Жена его уже горько плачет, приговаривая:
- Гри - шут - ка на - аш па - ги - ип ...
Обнимаю и целую старушку, заливавшуюся при виде меня ещё больше горючими слезами. Все ведь они знают меня ещё с пеленок, как своего родного соседа-казачёнка, и вот теперь я офицер, живой, здоровый, весёлый, прибывший с фронта, с "первого полка", где погиб их старший сын, будущий кормилец стариков. Рядом сноха, жена Гриши. Стоит, горестно потупившись, и молча плачет. Я её раньше не знал. Она "с чужого края" станицы.
- Жена Гриши? - спрашиваю её, сам уже готовый распла-каться. А она, горемычная вдовушка в свои 22 года, вместо ответа, бросилась ко мне, повисла на шее и залила слезами и мои боевые ордена, и аксельбанты, и своим неутешным горем перевернула всю мою душу. И мне стало так неловко, даже стыдно, что я так нарядно одет, когда у них большое и непоправимое семейное горе. И мои боевые офицерские ордена, честно заслуженные в должности младшего офицера сотни, меня уже смущали...
Успокоились. Начались расспросы, как всегда у неискушенного казачества: где? когда? как именно погиб Гриша?
Что я им мог сказать в утешение? Сын ведь погиб, погиб безвозвратно. Я даже не мог им сказать всю правду, чтобы ещё больше не усиливать их горе. Что он, Гриша, убит в лоб, убит наповал.. Ведь все хотят услышать, что "умирающий ещё дышал, вспоминал отца, мать, жену-подруженьку... и перед последним вздохом просил им кланяться..." А тут их сын и муж убит наповал и в лоб. И какое могло быть здесь "утешение" для них...
Рассказал подробно, как хоронили. Сказал, что мы умыли лица, поставили православный крест (я не сказал, что это был маленький крестик из палочек, чтобы не огорчить их)... Вижу, посветлели их лица. Они уже смотрят радостно ' "на меня, уже рассматривают мой мундир, ордена. Они уже называют меня по станичному, по старому, - Федюшка...
- А как конь и седло? - задал всегда больной вопрос у нас в казачьей службе и в семействе старик Боев.
- Дяденька - конь и седло, по закону, остаются в полку и за них Вам будут высланы деньги, - разъясняю ему. И вижу, как будто, успокоил их "во всем". Теперь они уже сами обняли меня, поблагодарили, и мы расстались, убаюканные человеческими житейскими мечтаниями...
Война 1914-17 годов окончилась бесславно для России. Мы очистили абсолютно весь громаднейший район Турции, занятый нашими войсками в упорных и кровопролитных боях и отдали даже часть своей территории. И Гриша Боев погиб "зазря". И не только что тело его не доставлено в станицу для успокоительного погребения на родной земле, но погибло и всё наше Великое Отечество, и всё храброе трудолюбивое и добросовестное Казачество...
...Быть в отпуску на Кубани и не побывать за 17 верст в станице Казанской, родине моей матери, - это обида для неё. Там у меня по матери четыре дяди, три тетки и несколько десятков двоюродных братьев и сестер. Семьи у казаков многочисленные!
К парадному крыльцу одного из дядей собрался целый гурт казачек, жён казаков полка. Они хотят посмотреть на меня и порасспросить о мужьях. Станица Казанская - особенная. Жители ее, безусловно, вышли когда-то на Украину из Великого Новгорода. У них певучий разговор и певучие старинные песни. В их разговоре есть слова чисто новгородские... Девушки и молодые замужние женщины одеваются в однообразные цветные "с крапинками" юбки и передники. В данный момент они пришли в жёлтых широких юбках с черными крапинками и в малиновых передниках, так же с черными, но мелкими крапинками, в белых
кофточках и в белых накрахмаленных косынках.
На неделе Святой Пасхи, как во времена новгородского Гостомысла, они строят на длинных жердях "рели" (качели). На двухместное сиденье садится парубок, а его друг идёт в гурт девушек и приглашает ту из них, которая намечена парубком. Расплата "за качание" - крашеными яйцами. У парубков бешметы с позументами. В станице дерутся "край на край", как и Великом Новгороде. В "битве", для славы "своего края", принимают участие и бородатые казаки.
Казачки их скромные и "боязливые" перед офицером... Они поклонились мне в пояс. С ними прибыли и раненые 23 августа прошлого года на склонах Большого Арарата казаки. Среди них на костылях казак Кащаев. Свинцовая курдская пуля перебила ему кости обеих ног и теперь он калека, но с Георгиевским крестом. Расцеловался со всеми, с казаками родной 3-й сотни подъесаула Маневского.
Казачки поют песни особенно складно. Напоследок хотят меня "обыграть", то есть спеть свадебную песню мне и моей невесте, и спрашивают её имя. Даю имя первой юнкерской любви, оренбургской казачки. Они голосисто и весело поют и рады были угодить гостю с родного "первого полка", где служат их дорогие мужья.
28-дневный, "с дорогой", отпуск проходит быстро. Дома, в своей станице, в семье отца фактически пробыл чуть больше недели. Наступают дни отъезда. Казачки-станишницы, жены мужей полка, посещают наш дом. На парадном крыльце не протолкнуться. Чтобы их не стеснять сво-. им офицерским положением и вести непринужденный разговор - выхожу в одном бешмете. Казачки нашей ста-. ницы смелые и с офицерами. Станица отдельская,. где и в мирное время живет генерал-Атаман Отдела, командир 2-го полка и командир льготного батальона пластунов с кадрами своих офицеров. Они их видят часто на Красной улице. Все офицеры живут на квартирах у казаков.
И вот теперь, со своим офицером-станичником, они смело-ласковы, разговорчивы, шутливы и даже кокетливы. Все они чуть старше меня летами, знают с детства, почему и обращаются свободно. Два года войны без мужей, да до войны два-четыре года, без мужской ласки... Молодые, красивые, напомаженные - от них маняще исходил запах здорового физического женского тела. Но и теперь я смотрел на них, как на своих дорогих подруженек детства, тоска и страдания которых в разлуке с мужьями так неописуемы и так мне были близки и понятны, что "грязных мыслей" к ним и не зарождалось в моем молодом существе.
Они упрашивают меня взять "гостинцы" своим мужьям - сдобных сладких "орехов", так принятых на всей Кубани.
- Дорогие подруженьки! - говорю им. - Больше 200 верст верхом, по горам Турции придется скакать мне... это невозможно. Письма возьму все, - трактую им уже не раз.
- Да, хуть, немножко возьмите, Федюшка - настаивают некоторые. Сами они отлично знают, что и "немножко" невозможно, так как служилых казаков в станице - несколько десятков, но женское кокетство... Им хочется побыть со мной своим девичьим гуртом, побалагурить со мной, подышать воздухом "первого полка" и может быть в десятый раз спросить:
- Ну, как он там? Как его конь? Здоров?
Моей матери не нравится, что они отнимают драгоценные часы у неё "смотреть на своего сынка". Она выходит на парадное крыльцо и говорит им:
- Бабочки! Ну чиво вы окружили его? Не может ведь он везти ваши гостинцы верхом на коне!
- Тётенька! Да дайте хучь наговорится с ним - как там в Первом полку живут наши мужья, - отвечает самая смелая.
День отъезда настал. Писем для казаков набрался ворох. Весна была в полном своём цвету. В станице не чувствовалась война. Казалось бы, что в полк возвращаться не хотелось. Но нет! Душа уже целиком принадлежала родному полку. Там уже полностью обозначился "мой дом", моя полковая семья. А здесь, в отчем доме - я был только гость...
Общеказачья газета «Станица», №3 (36),
2001
|
