ВОЗВРАЩЕНИЕ: ИЗ ЛИЕНЦА НА ЛУБЯНКУ

Н.Д. Толстой, "Жертвы Ялты", глава 8

ВОЗВРАЩЕНИЕ: ИЗ ЛИЕНЦА НА ЛУБЯНКУ

Бригадир Мессон за два дня до описанных событий, созвав командиров батальонов своей бригады на совещание в штабе в Обердраубурге, сообщил им о дальнейшей судьбе тех, кого они охраняли последние три недели. Решение, объяснил Мессон, принято на самом высшем уровне, и если даже оно кому-то не нравится, их долг — повиноваться. Речь идет об огромной массе людей, поэтому следует принять все предосторожности во избежание массовых попыток побега. Подробный план будет разработан позже, а пока необходимо изолировать офицеров от солдат; без командиров казаки вряд ли смогут оказать организованное и действенное сопротивление репатриации.

Но изолировать офицеров было не просто. Большинство их было рассеяно по всему лагерю, по своим частям, и попытка арестовать кого-либо из них неизбежно вызвала бы то самое сопротивление, которого следовало избежать. Поэтому вышестоящее руководство решило применить хитрость: сообщить казацким офицерам о мнимой конференции с фельдмаршалом Александером, а когда те соберутся все вместе — объявить об их выдаче советским властям. Разумеется, необходимо было разоружить казаков, и после этого все пойдет как по маслу: офицеров соберут на ночь в специально подготовленном помещении в Шпиттале, городке ниже по течению реки, а на следующий день под усиленной охраной передадут советским властям в Юденбурге. Затем последует передача рядовых казаков и их семей. Поскольку надобность в обмане к тому времени уже отпадет, силу можно применять в том объеме, в каком это окажется необходимо для успеха операции. Основной состав казачьей дивизии будет доставлен на поезде вслед за офицерами.

Большинству офицеров, присутствовавших на совещании, в том числе и самому бригадиру Мессону, предстоящая операция внушала отвращение. Да и выступать в роли обманщиков тоже было неприятно. Но, как подчеркнул Мессон, полученные им приказы не допускали никаких альтернатив, их надлежало выполнить.

Полковник Алек Малькольм из 8-го Аргильского полка возвращался в штабной машине в Лиенц мимо казацкого поселения. Представшее его глазам зрелище мало напоминало типичный военный лагерь. Мужчины гарцевали на лошадях, женщины развешивали белье, в траве играли дети. В Лиенце Малькольм собрал своих офицеров и рассказал им о предстоящей операции. Майор Дэвис, который был к казакам ближе других, пришел в ужас (не столько от перспективы возвращения казаков в СССР — он плохо представлял себе, что за этим кроется, — сколько от необходимости стать обманщиком). Ведь казаки знали его, верили ему; ему казалось немыслимым разом, в мгновение ока, превратиться в лгуна и обмануть их доверие.

Объяснив это Малькольму, он потребовал, чтобы офицером связи с казаками назначили кого-нибудь другого. Терпеливо выслушав его, Малькольм категорически отказался. Операция, объяснил он, очень сложная, и успех возможен, только если удастся изолировать офицеров. В противном случае дело может обернуться серьезнейшими неприятностями. Не исключены массовые побеги или крупное кровопролитие, или и то и другое. А самоустранение Дэвиса может породить сомнения у казачьих офицеров. К тому же, если о конференции им сообщит именно Дэвис, которого они близко знают и которому верят, это увеличит шансы на успех.

Дэвис скрепя сердце вынужден был подчиниться этой логике и твердому приказу командира. Это решение навсегда оставило шрам в его душе. Ему пришлось обмануть своего друга Бутлерова и других казаков, среди которых он пользовался такой популярностью. Но, глубоко уважая Алека Малькольма, он не осмелился нарушить приказ. В свою очередь и Алек Малькольм, и Мессон знали, что решение относительно казаков принято на очень высоком уровне, самим фельдмаршалом Александером, за которым стоял Черчилль. Никакая армия не устоит на ногах, если ее офицеры начнут сомневаться в приказах, а в данном случае, как полагали Мессон и Малькольм, их начальники имели доступ к целому ряду фактов, неизвестных полевым офицерам.

Но, пожалуй, именно вранье и обман показались казакам самой отвратительной стороной всего этого мрачного предприятия. Их удручало не только то, что английские офицеры совершили низкий и подлый обман, но и то, что русских офицеров, воспитанных в благородных традициях императорской армии, удалось обвести вокруг пальца с такой легкостью. Николас Бетелл в книге «Последняя тайна» пытается оправдать эти меры: «Конечно, ложь и обман есть неотъемлемая часть современной войны, и нет причин полагать, что сами казаки не прибегали к обману, ибо они воевали даже яростнее, чем другие».

Однако большинство знакомых автору офицеров, английских и русских, без труда сумели бы отделить обман врага на поле боя от лжи ради отправки в мирное время беспомощных пленных навстречу смерти. Кроме того, дивизия Доманова, вопреки утверждению Бетелла, не только не воевала «яростнее, чем другие», но вообще ни разу не участвовала в боях как военное формирование. Хотя отдельные ее члены могли воевать в составе других формирований, Казачий стан вполне соответствовал своему названию, то есть был казацким поселением. Да иначе и быть не могло — ведь казаков повсюду сопровождали их семьи.

Что же до кавказских частей, то они еще в меньшей мере, чем казаки, представляли собой воинское формирование, состоя целиком и полностью из людей, бежавших с Кавказа во время немецкого отступления из-под Сталинграда.

Поскольку Казачий стан являлся местом сбора и убежищем для перемещенных казаков, в последние недели перед переходом из Толмеццо в Австрию их собралось здесь великое множество. Среди них, например, были старые эмигранты, вынужденные уехать из Югославии в конце 1944 года. Деваться им было некуда, и они пробрались к своим землякам в Италию. Сам генерал Краснов появился в частях Доманова всего за три месяца до сдачи англичанам. И даже среди тех, кто от начала до конца проделал опасный путь от Новогрудка до Толмеццо, была большая группа гражданских беженцев. Например, супружеская чета поляков, живших в районе Новогрудка и ушедших с казаками на юг (останься они — их, скорее всего, расстреляли бы красные партизаны). Никак нельзя сказать, что эти люди работали или воевали против англичан, прибытия которых они ожидали с таким нетерпением, видя в них союзников в борьбе против коммунизма. Зое Полянской из Одессы, живущей теперь в Шотландии, в ту пору было 17 лет. Ее освободили из Освенцима, и она появилась в лагере Пеггец примерно за неделю до операции 1 июня. Ее ранили во время избиения, учиненного при посадке казаков на грузовики, и доктор Пинчинг, перевязавший ее, видел, как девушку дважды бросали в грузовик. И все же Зое удалось, воспользовавшись всеобщим замешательством, бежать. Это и было ее единственным выступлением против союзников.

Английские военные власти, казалось, и сами были не в большом восторге от этой «части современной войны». На другой день после успешного проведения «операции» штаб 78-й дивизии издал следующий приказ:

«1. Многим офицерам и сержантам армии известно, что союзники во время операций широко применяют методы маскировки и обмана.

2. Чрезвычайно важно, чтобы ни в какой форме не была обнародована практика союзников в этом и подобных вопросах, даже и теперь, после прекращения военных действий. Это относится равным образом как к методам, применяемым в отдельных операциях, так и к общей политике. Всякая информация по данному вопросу будет по-прежнему считаться «совершенно секретной».

3. Формирования и отряды должны позаботиться о том, чтобы этот приказ был доведен до сведения всех заинтересованных лиц. Поскольку излишние комментарии крайне нежелательны, циркуляция приказа должна быть строго ограничена теми, кто знает о методах обмана. Командиры формирований и отрядов сами должны решить, каким образом ознакомить подчиненных с этим приказом».

28 мая в десять утра полковник Брайар из 1-го Кенсингтонского полка собрал своих офицеров на совещание в штабе батальона в Шпиттале. Объявив приказ по дивизии о репатриации казаков, он стал объяснять, какие меры следует принять, чтобы все прошло без сучка без задоринки. Собственно, никаких затруднений вроде бы не предвиделось, однако на всякий случай имелось мрачное дополнение к инструкциям:

«1. Всякую попытку сопротивления пресекать любыми методами, вплоть до применения оружия.

2. Всякая попытка офицеров совершить самоубийство должна быть предотвращена, если это не связано с опасностью для наших солдат. Если же имеется малейшая опасность такого рода, препятствовать самоубийству не следует».

Заняв свои позиции, офицеры в нетерпении стали ожидать прибытия казаков. Первым прибыл генерал Доманов. Его вместе с Бутлеровым отвели в барак за оградой, поставив там охрану. Через полчаса появилась первая колонна. На двух грузовиках прибыли 125 кавказских офицеров. Впереди в открытом автомобиле ехал Султан-Гирей в форме офицера царской армии. С ними обошлись так же, как с казаками: сказали о конференции в Деллахе и потребовали, чтобы Гирей выехал первым.

После прибытия кавказцев машины пошли сплошным потоком. Одним из первых приехал генерал Краснов, которому помог выйти из машины его сын, генерал Семен Краснов. Все грузовики обыскивали на предмет наличия оружия, а офицер разведки 36-й бригады сверял имена по имевшемуся у него списку. Это сильно замедляло процедуру, и полковник Брайар решил на свой страх и риск сократить проверку, чтобы успеть до темноты загнать казаков в бараки. Затем он пошел к Доманову и объявил, что казаки и кавказцы проведут ночь в лагере, и он, Доманов, по-прежнему отвечает за дисциплину своих офицеров. Утром, в 7.30—8.30, их построят в группы по 500 человек и объяснят, что с ними будет дальше.

Доманов пообещал «сделать все, чтобы выполнить инструкции». Эта реплика, по мнению Бетелла, говорит о посвященности Доманова в планы англичан, и о том, что Доманов был в сговоре с англичанами и способствовал репатриации казаков в СССР. Но зачем же было англичанам сообщать генералу Доманову о своих планах, которые они с такими предосторожностями скрывали от казаков? Если Доманов и предлагал кому-либо свои услуги, то не майору Дэвису и не полковнику Малькольму. (Ни они, ни бригадир Мессон о каких-либо переговорах с Домановым ничего не помнят.)

После разговора с Брайаром Доманов пошел к своим офицерам и, запинаясь, коротко и сбивчиво пересказал им то, что услышал от Мессона и Брайара. Для большинства это известие прозвучало смертным приговором. От себя Доманов почти ничего не добавил, он производил впечатление совершенно раздавленного человека. Быть может, смехотворная выдумка насчет его тайного сговора с англичанами отчасти вызвана тем, что после совещания в Лиенце, на котором он сообщил офицерам приказ о «конференции», и вплоть до этой страшной минуты никто из казаков его не видел.

Не трудно представить себе, какие дикие вымыслы могли зародиться у тех, кому выпала на долю столь страшная судьба.

Услышав о репатриации, многие в панике начали срывать знаки различия, пытались избавиться от мундиров и черкесок, выбрасывали документы, которые могли бы засвидетельствовать в НКВД их чины. Офицеры хорошо понимали, что им предстоят самые жестокие испытания. Понимали это и англичане — и потому приняли тщательные меры по предотвращению побегов, составили список офицеров (для рядового состава список не заводился). Пораженные обманом англичан, казаки принялись искать виновных. Совершенно очевидно, что их предали, но кто именно? Уважение казаков к англичанам было столь велико, что многие не сомневались: измена возникла в их собственных рядах.

Генерал Краснов утихомирил спорщиков, сказав, что если их действительно ждет выдача большевикам, то по крайней мере они могут с достоинством принять свою судьбу. В одном только он упрекнул Доманова: атаман мог бы, по меньшей мере, попытаться проверить подлинность приказа англичан о конференции.

Попросив бумагу и ручку, Краснов принялся сочинять петицию. Он писал по-французски, и хотя текст исчез при таинственных обстоятельствах, свидетели донесли до нас его суть. Краснов писал, что он и другие офицеры готовы подчиниться своей судьбе, но умолял о снисхождении к массе рядовых казаков и их семей, которых никак нельзя было обвинить в соучастии в военных преступлениях. Копии петиции, подписанной большинством офицеров, были отправлены королю Георгу VI, фельдмаршалу Александеру, Папе, в штаб-квартиру Международного Красного Креста и королю Югославии Петру (некоторые старые эмигранты являлись югославскими гражданами). Тем временем и другой знаменитый казацкий генерал узнал об уготованной ему судьбе. Русского врача профессора Вербицкого, прибывшего вместе с офицерами, попросили осмотреть генерала, у которого случился сердечный приступ. В сопровождении английского солдата Вербицкий отправился в комнату, где на кровати лежал его старый знакомый генерал Шкуро. Подойдя к пациенту, Вербицкий понял, что Шкуро на самом деле ничем не болен. Косясь на английских солдат, стоявших у двери, Шкуро прошептал по-русски: «Кто приехал и куда их посылают?» Вербицкий, тоже шепотом, объяснил, что прибыл весь офицерский состав казачества из Лиенца, в том числе генерал Краснов. Шкуро побледнел, в отчаянии махнул рукой и несколько минут лежал молча, обдумывая услышанное. Больше им поговорить не удалось: английский солдат сказал, что время истекло. Вербицкий вернулся в лагерь с тяжелым сердцем, терзаемый дурными предчувствиями. Вскоре после этого к Шкуро наведался полковник Брайар, сообщивший генералу, что завтра его выдадут советским властям. На просьбу Шкуро расстрелять его тут же, на месте, Брайар отрезал, что это невозможно, и ушел.

К моменту прибытия офицерского корпуса Доманова Шкуро находился в Шпиттале уже тридцать шесть часов. Утром 26 мая Ольга Ротова видела, как он с победоносным видом объезжал лагерь в Пеггеце. Как всегда при объездах, его окружала толпа казаков. Мужчины, женщины и дети радостно приветствовали его криками: «Ура батьке Шкуро!» Заметив Ольгу, генерал помахал ей и крикнул, что недавно говорил с ее мужем, Михаилом. Он находится в Зальцбурге и она скоро сможет туда поехать.

В тот вечер Шкуро обедал с генералом Домановым в его штаб-квартире. Он куролесил до позднего "часа, потом наконец неверной походкой отправился на покой. Вскоре, часа в три ночи (излюбленное НКВД время для арестов), раздался стук в дверь, и английский офицер сообщил Шкуро, что он арестован. На рассвете генерала вывезли в Шпитталь. Шкуро догадывался, что англичане собираются выдать его советским властям, так что вряд ли сообщение Брайара было для него полной неожиданностью.

В 9 часов казакам пришлось отправиться на ночь в свои бараки. Но лишь немногие из них спали в ту ночь, и наверняка не сомкнул глаз генерал Доманов. Он понимал, что его ждут жестокие пытки и неминуемая смерть, но его мучило еще и сознание того, что он потерял доверие своих товарищей.

Утром, в пять часов, дали завтрак. Вскоре после этого один из священников попросил у полковника Брайара разрешения совершить службу, для многих последнюю. Брайар согласился. Позднее он писал, что «это была замечательная служба с великолепным пением». Но времени на обряды было совсем немного. В 6.30 к воротам подошел первый грузовик, и английский офицер приказал сесть туда Доманову со штабом. Доманов отказался, добавив, что больше не властен над своими офицерами. Тогда полковник Брайар заявил, что дает десять минут на размышления, после чего примет меры. Десять минут прошли. И поскольку ни Доманов, ни его офицеры не собирались повиноваться приказу, за дело взялся взвод английских солдат.

Однако оказалось, что заставить казаков повиноваться — задача не из легких. Офицеры сели на землю, взявшись за руки, и когда английский сержант попытался силой оттащить одного офицера, тот укусил его в руку. Это послужило для охранников сигналом — они набросились на безоружных, среди которых были старики, вроде генерала Тихоцкого, способного передвигаться только ползком. Несколько минут английские солдаты дружно орудовали прикладами винтовок, и многие казаки были избиты до потери сознания. Правда, были и такие, кто не решился избивать безоружных казаков. Но в общем, как писал полковник Брайар, «вмешательство возымело должное действие» и казацкие офицеры залезли в грузовики.

Генерал Краснов наблюдал за этой сценой из открытого окна своего барака, когда несколько английских солдат бросились к бараку, чтобы выволочь оттуда и старого генерала. Но такого надругательства казаки потерпеть не могли. Офицеры подбежали к окну, взяли 76-летнего генерала на руки и отнесли его в грузовик. Краснову было разрешено сесть в кабине, рядом с шофером. Его внук, Николай Краснов, видел, как дед перекрестился и прошептал: «Господи, сократи наши страдания!»

Генерал Краснов ехал в переднем грузовике колонны, которую замыкала машина, где находился генерал Шкуро со штабом. Всего в ночь 28—29 мая через Шпитталь проехало около 1600 казаков и кавказцев. Для некоторых этот пункт оказался конечным: в официальном рапорте сообщалось о трех попытках самоубийства, из которых «две оказались удачными». Но английский офицер, занимавшийся погрузкой казаков и обыскивавший после этого лагерь, сообщает о 8—12 попытках самоубийства. По меньшей мере трое повесились на электрических шнурах, другие перерезали себе горло или вены осколками стекол. Некоторые офицеры решили не откликаться при регистрации в Юденбурге. Трое во время посадки на грузовики спрятались, и потом им удалось выбраться на волю, за колючую проволоку, окружавшую лагерь.

Но сотни других, менее удачливых казачьих офицеров, на полной скорости приближались к Юденбургу, советской границе зоны. Одного казака, спрыгнувшего с грузовика, поймали; в других беглецов стреляли. Лейтенант Дж. Т. Петри, которому была поручена охрана грузовиков, вспоминает, как «офицеры на всем пути от Шпитталя до Клагенфурта выбрасывали за борт ремни, шпоры и знаки различия». Спешили казаки избавиться и от вещей, которые могли бы стать добычей сотрудников НКВД, так что английские солдаты вели оживленную торговлю, где в качестве валюты фигурировали сигареты. Часто за сигарету можно было получить золотые часы.

Через несколько часов глазам едущих в передовом грузовике предстала посреди лесистой долины Мура панорама Юденбурга. Река служила демаркационной линией между двумя армиями. Грузовики медленно въехали на мост, вдоль которого стояли английские танки и пулеметы. Затем вся колонна выстроилась сбоку, грузовики один за другим переезжали мост, высаживали пассажиров на советской стороне и возвращались. Наверху, на столбе, повис мешком кроваво-красный флаг СССР.

Казаки ожидали разгрузки, сидя в грузовиках. Один из них попросил разрешения помочиться: на мосту стояли специальные ведра для этой цели. Бежать ему было некуда, и английские охранники разрешили. Офицер спрыгнул с грузовика, направился к ведру и вдруг, резко рванувшись вперед, прыгнул с утеса высотой футов в сто. Английские солдаты, подбежавшие к обрыву, смогли разглядеть лишь распростертое далеко внизу тело. Наверное, охранникам пришлось бы туго, если бы при перекличке обнаружилась нехватка, но им повезло. Как писал позже майор Гуд из танкового эскорта, покалеченного умирающего офицера не без труда обнаружили и передали советским.

Перейдя по мосту на другую сторону, майор Гуд стал наблюдать за ходом выдачи казаков. Но тут стоявший рядом с ним казачий офицер вытащил откуда-то бритву, резко полоснул по горлу и окровавленный упал в предсмертных судорогах к ногам английского майора. Ошеломленный столь неприятным происшествием, майор осведомился у женщины-офицера, что ожидает казаков. Она заверила его, что «старшие офицеры будут посланы на перевоспитание, а младших отправят на работы по восстановлению разрушенных советских городов». Впрочем, вскоре на тот же вопрос он получил совсем другой ответ: капитан Красной Армии многозначительно провел ладонью по горлу.

В тот день были переданы не все. Через два дня привезли еще 83 офицера — дежурных, оставшихся в лагере, а также несколько задержавшихся. Во главе эскорта ехал в джипе лейтенант Хемминг из 1-го Кенсингтонского полка. Подъехав к мосту, Хемминг заметил, что «между городом и барьером на расстоянии примерно мили стояли в ста ярдах друг от друга английские солдаты, деловито сжимая в руках автоматы». Казачьи офицеры были переданы советскому полковнику, выдавшему расписку в получении, и вскоре скрылись из виду. Но до англичан еще долго доносились звуки, по которым можно было составить некоторое представление о том, что происходит на другом берегу Мура. Эдуард Стюарт, бывший мотоциклист связи в Королевском сигнальном корпусе, написал мне следующее: «Меня вызвали охранять английскую часть моста в Юденбурге, когда колонну русских казаков передавали советским на другом конце моста. Официально нам так и не сообщили причину выдачи этих несчастных, но мы все понимали, что они воевали вместе с немцами против нас. Мы понимали также, что они идут навстречу своей смерти, насчет этого у нас не было ни малейших сомнений. Возле моста находилось ведро для нечистот, и многие казаки воспользовались им, хотя и вовсе не по назначению. Они наполнили его немецкими марками, часами и другими вещами. Сам я не видел, чтобы к казакам применялось насилие, но я не ехал с конвоем, а просто стоял на месте... В ту ночь и на другой день мы начали подсчитывать выстрелы, доносившиеся со стороны русского сектора под аккомпанемент самого замечательного мужского хора, который я когда-либо слышал. Голоса разносились по всей округе. Выстрелы сопровождались веселыми криками».

Казаки умели умирать. Может быть, они пели, чтобы встретить смерть со словами литургии на устах, а может, чтобы показать англичанам, как они умирают.

Окончание

spm111@yandex.ru

Copyright © 1996-2002 Cossack Web. All rights reserved.