|
|
|
КУЛАЧНЫЕ БОИ
в
донских станицах
и другие
истории
о Донском
Войске
(Главы из будущей книги, рабочее название
«Обычаи и нравы донских казаков»)
Глава первая.
Шёл 1874-й год от Рождества Христова.
Морозным зимним вечером в казачьем курене «на
тихом, на славном, на вольном Дону»,
поскрипывая пером, писал заметку в
областную газету станичный грамотей,
которого печалили казавшиеся ему
бескультурием и дикостью нравы и обычаи
казаков станицы М-й. Может быть Манычской, а
может Мелиховской, да мало ли на Дону станиц,
чье имя начинается с буквы «М». Суть дела не
в этом, а в том, что происходить это могло и
там, и сям.
«11-го февраля, - писал
оставшийся неизвестным правдоха,-
раздался грустный и протяжный
колокольный звон, известивший о начале
Великого поста. Прошли шумные святки,
бурная масленица, затихли ссоры и драки, но
окровавленные лица побитых все ещё стоят
перед глазами».
Дело, если следовать газетной заметке,
развивалось по следующему сценарию. С
четверга в станице начинались скачки.
Желающие, человек по 50, собирались в урочище
Усманов, верстах поболее 10-ти от станичного
правления, которое было конечной целью
состязающихся. Там победителей ждали
скромные, но почетные призы: небольшие
суммы денег и шали от торговцев, выделенные
по этому случаю. Заезды
были по воскресенье включительно.
Кто не смог или не захотел участвовать в
скачках, состязались в самой станице в
стрельбе из ружей на полном скаку в
установленный для этого щит.
Ближе к вечеру появлялись желающие
померять силы в борьбе. А уж потом приходило
время кулачному бою.
Биться начинали ветераны в возрасте 70-ти
лет и старше, кто мог, конечно. Выйдя из
церкви, потоптавшись и размявшись на
майдане, т.е. на главной станичной площади,
которая перед церковью и находилась, они
начинали задирать друг друга словесно,
напоминая каждому о совершенных им за его
длинную жизнь прегрешениях
или даже злодеяниях, но, что хуже всего, о
том, что вызывало насмешку и выставляло
старика в нелепом, а то и позорном виде.
Память у ветеранов была хорошая и они
запросто могли припомнить полувековой и
более давности неосторожность или
оплошность друг друга, вдоволь
поизмывавшись над седовласым «дристуном»
или «пердуном». Словесная
разминка переходила во взаимные толчки в
грудь и плечи, а иногда и кулак свистел в
воздухе, с былой резвостью и точностью
попадая в скулу, нос или ухо оппонента.
Деды, конечно, быстро утомлялись и их
место занимали мужчины лет 60-ти, в соку ещё.
Большинство из них ещё имело любовниц на
несколько десятилетий моложе их, кровь ещё
довольно живо
циркулировала в их жилах. Но и их, конечно-же,
хватало не очень надолго.
Постепенно подтягивались казаки
наиболее боеспособных возрастов – 30 - 40-летние.
Сражение обретало правильный вид.
Выстраивались стенки, где западная часть
станицы билась с восточной, в рядах
дерущихся появлялись станичные чемпионы
боевых единоборств.
Были особенности, отличавшие
бои в этой станице от аналогичных
состязаний в иных станицах, о
чём ещё пойдёт речь ниже. Как видим,
начали бой ветераны, что не совсем привычно
видеть в описаниях подобных встреч.
Самые, казалось бы, подходящие для этого
занятия казаки 20-ти и чуть за 30 лет в
боях не участвовали. Можно лишь
предположитиь, что их осознанно берегли.
Назавтра могли объявить мобилизацию и в
спешном порядке отправить казаков за
тридевять земель в тридесятое царство.
Зачем им ломать
руки-ноги и разбивать головы без особой
надобности? У молодого
поколения станичников были иные занятия в
эти дни. Они группами ходили в компании к
молодым женщинам, чьё поведение допускало
такое, и сменяли там без каких-либо
осложнений одна команда – другую. Побывав у
жалмерок, таково было общее название
доступных женщин, хотя в первоначальном его
смысле слово это означало женщину, чей муж
находился на царевой службе, казачья
молодежь совершала обход девяти имевшихся
в станице питейных заведений. Здесь,
конечно-же, совсем без драк не обходилось,
но они приобретали индивидуальное
содержание и не влекли за собой ни
тяжелых последствий, ни
всеобщей свалки.
В этот год, как горько констатировал
корреспондент из станицы, пострадали и
представители станичной власти. Атаман с
женой, сыном и невесткой
возвращались из
гостей, когда им попалась навстречу
компания подвыпившего молодняка. Атаман,
сам, конечно, отнюдь не трезвый, попытался
сделать кому-то внушение. Его
нецензурно послали подальше, он попытался
схватить обидчика за руку, но схлопотал по
физиономии. Сын вступился за отца –
досталось и ему.
Станичный писарь праздновал в гостях у
кума. Там и подрались прямо за столом.
Писарь возмутился, что кум его, начальника,
хотел отвести в холодную комнату, чтобы он
протрезвел, и полез в драку. Ну, и в духе
доброго гостеприимства получил встречный
удар, который оказался более удачным.
На следующий день оба станичных
властителя делали себе примочки, пытаясь
устранить или хотя-бы уменьшить синяки на
своих благородных лицах.
Глава вторая.
Год 1874-й, в котором происходили
описанные нами события в станице М-й , был
ничем, казалось бы, не примечательный. Тишь,
гладь и Божья благодать стояли на
необъятных просторах Российской империи,
тишина и спокойствие царили в Европе, да и в
планетарном масштабе, как кажется, ничего
из ряда вон происходящего не творилось.
Затишье. Что, однако, само по себе должно
настораживать, ибо затишье обычно
бывает перед бурей. И точно, первые
предвестники грядущих вселенских
катаклизмов появились как раз весной этого
1874 года, но даже сами участники событий,
повлекших в конечном счете вселенскую
катастрофу, почти полностью погубившую,
среди прочего, и казачество, еще не
осознавали всю грандиозность последствий
затеянного ими дела, названного «хождением
в народ». Один из
тех разночинных интеллигентов, что пошли «звать
Русь к топору», и один из немногих, кто из
них дожил и своими
глазами увидел моря
крови, которыми залило
Россию, кто не был убит своими же и умер в
своей постели, поделившись напоследок
воспоминаниями о своем революционном
прошлом, в те времена студент Медико-Хирургической
(впоследствии и ныне Военно-Медицинской)
академии в Санкт-Петербурге по фамилии
Аптекман описывал встречи с
единомышленниками в этом самом году. «Лаконичные
вопросы, - вспоминал он: «Куда направляетесь?
Куда едете?» - И такие же ответы: « На Волгу!
На Урал! На Дон! На Запорожье!»…- Крепкие
рукопожатия и всяческие благие пожелания. В
путь-дорогу!»
Между тем и в краях,
куда отправлялись предтечи пламенных
русских революционеров, те, кого назовут
после «народниками», происходили
незаметные на первый взгляд, но важные
перемены. Так, как раз с этого 1874 года
выходившая уже более
четверти века в Новочеркасске главная на
Дону газета, в которую писал свою
возмущенную заметку станичный радетель
общечеловеческих гуманитарных ценностей, утратила первоначальное своё имя
«Донские войсковые ведомости» и стала
именоваться «Донскими областными
ведомостями». Либеральные веяния витали
над древней Землей Донских Казаков, которая
также сменила свое имя.
Она побыла сравнительно недолго
Землей Войска Донского, а в год
300-летия служения войска российскому
престолу- 1870-й и
вовсе стала
Областью Войска Донского. Казалось бы,
ничего особенного, ну, была «землей», стала
«областью», была «донских казаков», теперь
«войска», их же – Донского Казачьего.
Но это при первом приближении. «Войско»
у казаков, как и у горских народов Северного
Кавказа, изначально означало военно-политическое, т.е.
государственное объединение –
конфедерацию вольных территориальных
обществ, у казаков именовавшихся
«станичными обществами», граждане которых
(а они именно «гражданами» и
именовались официально, в отличие от
остальных россиян, которые были лишь «подданными»
империи) жили по
своим законам – по обычному и станичному
праву, а войску, как высшей инстанции, были
подсудны по войсковому праву
только по преступлениям против самого
войска, т.е. в случае государственной измены,
и никаким более. Но постепенно из
конструкции военно-политической казачье «войско»
было плавно трансформировано
в военно-административную и
хозяйственную, а исконная казачья земля в
землю, которая принадлежала этому военно-административному
объединению, находившемуся в ведении
военного ведомства Российской империи,
какое-то время, правда, даже с рудиментами
былой ограниченной государственной
самостоятельности. Скажем, помещики из
числа донских дворян могли
продавать свою землю, если у них появились
подобные желания или необходимость, только
лицам, принадлежащим к войску, и земля, в
прямом её смысле, продолжала оставаться в
ведении войска.
Но реформы Александра II положили и этому
конец. Теперь это была лишь «область», на
территории которой квартировало
казачье войско, которое
хоть и имело свои собственные земли, но было
уже далеко не единственным земельным
собственником Дона, так как наряду со 112-ю
казачьим станицами
существовали 118 крестьянских волостей на
бывших помещичьих землях,
и прорва собственно
помещичьих земель, которыми владельцы
вольны были распоряжаться, как им
заблагорассудится.
Тогда же и военные реформаторы
совершили предсказуемый по своим
крайне отрицательным последствиям
шаг. Они нарушили вековечный принцип
формирования казачьих полков, когда в полк
брали, как правило, командами по несколько
десятков казаков из станиц, расположенных в
разных краях Земли Донских Казаков. Когда
казаки из Урюпинской, Михайловской и
других хопёрских станиц попадали в один
полк с казаками из Чирских или Курмоярских
станиц на Среднем Дону, Митякинской или
Гундоровской с Северского Донца,
Егорлыцкой и Кагальницкой из
Нижнего Задонья. Теперь же Область
Войска Донского поделили, фактически, на 17
территориальных полковых округов, разорвав,
по сути, единое прежде войсковое
пространство на
клочки.
До того различия между казаками разных
станиц до известной степени нивелировались
обстоятельствами совместной службы в одних
и тех же полках. Ведь казаки даже одной
станицы существенно различались
между собой, и в одном конце её свадьбы
играли и другим обычаям
следовали совершенно по иному, нежели в
другом. А уж между
станицами разница
и вовсе была другой раз – пропасть. У
казаков черкасских станиц на Нижнем Дону
даже присказка бытовала: «Маманя! Не баньте
(не мойте, то есть) в энтом ручье ноги: там
только что качура воду пил». Качурами они
называли казаков с Хопра, Бузулука и
Медведицы. Храбрые и предприимчивые, но
очень склонные к сутяжничеству и оттого не
любимые командирами, которых они терзали
своими требованиями и претензиями в части
соблюдения их прав, казаки
донских низовых станиц в полках были своего
рода правозащитниками и нередко командиры,
порою очень даже заслуженные и с
широкими связями во влиятельных
военных и административных кругах, шли под
суд за свои прегрешения, лишались чинов,
наград, всех прав состояния и
отправлялись по этапу «в
места не столь отдаленные». Казаки 1-го
Донского и Донецкого округов были более
терпимы к начальству и послушны ему, а в
храбрости, предприимчивости и воинском
искусстве представляли собой ту самую «золотую
середину», которая делала их опорой
командиров, с одной стороны, и признанными
лидерами рядовой массы казачества, с другой.
Из них выходили превосходные младшие
командиры – урядники, а многие
дослуживались и до офицерских чинов, порою
весьма высоких. Весь почти Верхний Дон, выше
Цимлянской станицы, за исключением трех-четырех
станиц – Гугнинской, Пятиизбянской,
Букановской, которые были своеобразными
питомниками донских героев и
генералитета, был населен казаками очень
храбрыми, искусными в военном деле, но
лишенными карьерных устремлений, да и мало
способными к дипломатии и компромиссам, без
которых карьера не возможна. Они были, как
правило, «ведомыми».
В результате реформ императора
Александра Освободителя
всегда тяготевшие к Руси и мало отличимые
от русских крестьян казаки из окрестностей
нынешнего Урюпинска пошли
теперь служить в полк,
получивший номер 1-й, и исключительно из
этих казаков и состоящий, кроме
нескольких десятков
офицеров полка. Небогатые, порою даже очень
бедные и откровенно не любившие царскую
власть казаки-старообрядцы с Медведицы,
Иловли и примыкающих к ним станиц на Дону –
в полки 3-й, 4-й и
17-й. И когда казаки 1-го
и 4-го Донских казачьих полков, оказавшись в
Петрограде, были предоставлены сами себе,
они, поддавшись большевистской пропаганде,
не только допустили обе революции 1917-го
года, но во многом способствовали им, а чуть
позже вместе с казаками из 3-го и 17-го полков
на охваченном гражданской войной Дону
составили основу 23-й
стрелковой дивизии Красной Армии
легендарного Филиппа Миронова и частей
красной конницы. В тоже время
зажиточные и националистически
настроенные казаки из станиц Донецкого и 1-го
Донского округов, где слово «русак»
считалось ругательным еще на памяти автора
в 50-60-х гг. минувшего XX века, шли служить в 9-й
и 10-й Донские казачьи полки, те, что в ноябре
1917 года во главе с генералом Красновым
предприняли отчаянную попытку отбить
Петроград у большевиков, а потом
сформировали отборные
части Донской
армии, среди них и знаменитейший из полков
– Гундоровский Георгиевский.
Во времена Отечественной войны 1812 г. и
до нее ничего подобного не было. Казачество
было может быть и не едино в своих помыслах,
так как дошли кое-какие сведения о тайных
переговорах, которые вели казаки с
французами, но казачество сохранило
единство в своих действиях.
Надо сказать, что поворот
событий, когда значительная часть
казачества из опоры престола превратится в
её противоположность, был предсказан еще в
самом начале реформ 60-х
гг. начальником штаба Войска Донского
генералом князем Дондуковым-Корсаковым,
будущим комадующим русскими
оккупационными войсками в Болгарии и
устроителем болгарской
государственности. Он направил сердитое
письмо объёмом в 58
страниц на имя военного министра Милютина,
где объяснял пагубность многих затеянных
на Дону необдуманных перемен. Письмо это
хранится в Российском Государственном
Историческом Архиве, но нет никаких
сведений о том, читано ли оно теми, кому было
адресовано.
Но это всё, по большому счету, высокая
политика, которая, как правило, есть
реакция, очень часто-запоздалая и неверная,
на те естественные процессы, которые сами
по себе происходят в человеческом обществе.
А общество не пребывает в статичном
состоянии. То, что казалось явлением, само
собою разумеющимся и на благо обществу, ещё
вчера, сегодня уже кажется пережитком и
даже дикостью. И напротив, то, что вчера
именовалось гнусным развратом, ныне
выглядит невинной и вполне в рамках
пристойности шалостью. Казачество
неуклонно перерождалось, но процессы эти в
различных частях Земли донских казаков шли
с разной скоростью. В 70-х гг.XIX века донские
аналитики, оставившие немалое литературное
наследие, уже говорили, что на казачестве
граждан и черкасских станиц, и их
противоположности – хопёрских, бузулуцких
и медведицких, можно смело ставить крест.
Возможность выхода из сословия,
предоставленная казакам в 1869 г., уже
предопределила судьбу целых популяций
казачества.
Казаки Нижнего Дона устремилась в
предпринимательство и сопутствующие ему
сферы человеческой деятельности. Самыми
популярными профессиями у казаков
южных округов стали юрист, врач и актер.
К концу XIX столетия и до советского времени
лучшими медиками российской столицы были
казаки – начальник Военно-Медицинской
академии Виктор Пашутин,
профессор той-же академии и личный врач
императора Александра III - Лев Попов,
корифей судебной медицины, делавший
вскрытие тела Григория
Распутина, профессор Военно-Медицинской
и Военно-Юридической академий Дмитрий
Косоротов, один из
основоположников отечественной
курортологии профессор Степан Васильев,
великий хирург, первым в России
начавший делать операции на сердце, Иван
Греков, чье имя и по сей день носит журнал «Вестник
хирургии» и множество других, в наше время
также. На сценах императорских театров не
было равных их землякам
- гению драмы Владимиру Давыдову в Александринском театре,
великому тенору Ивану Ершову в Мариинском.
На самом Дону театру предпочитали залы
судебных заседаний, куда набивались толпы
казаков, чтобы послушать очередное яркое выступление прокурора
Араканцева или адвоката Грекова, или кого-то
из многочисленных их коллег.
Что касается казаков Хопра, Бузулука,
Медведицы и Иловли, то им сулили
будущее уже в качестве стрелков в
пехотных частях Русской армии. Не всё,
конечно, сбылось с точностью, но самые
выдающиеся командующие Великой
Отечественной войны из
донских казаков Герои Советского Союза
Маркиан Попов, который командовал Брянским
фронтом, в ходе Курской битвы летом 1943 г.
взявшим Орел, по случаю чего был дан первый
победный салют в этой войне в столице нашей
Родины - Москве, и командующий армией,
соединившейся в мае 1945 г. на Эльбе с
американскими союзниками, Василий Попов
были: первый – Усть-Медведицкой станицы, а
второй – Преображенской на Бузулуке.
Строгими ревнителями казачьих традиций
считались казаки, жившие в станицах по Дону
вверх, начиная от Бессергеневской и вплоть
до Казанской, и по Северскому Донцу.
Впрочем, все это очень относительно и не
все, конечно, было подтверждено временем. Мы
сейчас говорим вообще не об этом даже, а в
чем были суть и соль, так сказать, этих самых
традиций. Что делало казака казаком? И
перестал ли он быть им в результате внешних
каких-то перемен? Поменяли форму одежды,
принцип комплектования, сроки службы, к
воинскому чину «есаул» добавили ещё и «подъесаула».
Оказалось, что далеко не все казаки хорошие
конники, а многие с Нижнего Дона - вообще
никудышные. В военном ведомстве долго
думали: не во флот ли их направлять служить,
коль уж своих лошадок многие из них
откровенно не любят и боятся к ним
подходить? Направили во флот и получили
прекрасных флотских офицеров и адмиралов,
вице-адмирала Михаила Бахирева, например,
разгромившего немецкую эскадру в морском
сражении у Моонзунда в 1915 г., и др. Но
затронуло ли это коренные какие-то основы?
Здесь нам не обойтись без серьёзного
экскурса в историю.
оглавление
продолжение
Материалы предоставлены В.Т.
Новиковым
|
