|
|
|
КУЛАЧНЫЕ БОИ
в
донских станицах
и другие
истории
о Донском
Войске
(Главы из будущей книги, рабочее название
«Обычаи и нравы донских казаков»)
Глава
третья.
Но коль уж мы ведём речь об истории
донского казачества, то должны осознавать,
что это малоисследованная и еще менее
осознанная область человеческого бытия.
История эта
богата на события чрезвычайные, масштабные
и исключительно впечатляющие, которые
требовали от их непосредственных
участников высочайшего подъёма духа,
мужества, отваги и боевых искусств, в
которых человеческая кровь порою текла
реками, а картины происходившего леденили
ужасом сердца героев этих событий и многие
десятилетия после них. Но был даже в столь
богатой на подобные события
истории донских казаков особенный
полувековой почти период, когда события эти
шли нескончаемым потоком, как бы нанизанные
одно на другое, переходя
одно в другое без малейшего перерыва. Это
было время величайшего
напряжения сил духовных и физических,
время великих подвигов, которые навсегда
вписали имя Донских Казаков на
скрижали мировой
истории. Период этот условно можно
ограничить двумя памятными датами.
Первая – это сражение
армии под командованием генерала
Румянцева с турками при Кагуле 21 июля 1770 г.
Знаменательна и сама по себе эта победа
русского оружия, сделавшая великим имя
русского командующего. Но в исторической
памяти донских казаков сражение это
связалось, прежде всего, с двумя его
эпизодами, которые имели существенные для
казаков последствия. Один
из этих эпизодов произошёл, собственно, не в
ходе самого сражения, а за несколько дней до
него. Только что прибывший с Дона в
действующую армию казачий полк
Алексея Ивановича Иловайского устроил
нечто вроде средневекового рыцарского
ристалища со смельчаками из турецких рядов
на виду у обеих готовящихся к сражению
армий. Участвовал в этих поединках и сам
казачий полковник Иловайский, будущий
Донской войсковой атаман и первый из
донских казаков, ставший генералом-от-кавалерии.
Одолели в этих состязаниях донцы, что очень
способствовало укреплению духа и веры в
победу у русских воинов. А уже в ходе cамой
битвы генерал Румянцев,
наблюдая за происходящим в подзорную трубу,
с немалым удивлением обнаружил
небывалую картину. Какой-то гигантского
роста и сильного сложения казак с
серебряного цвета волосами и в голубом
чекмене разъезжал по полю боя, отыскивая
себе жертву поприметнее среди панически разбегавшихся от него
неприятелей, и, отыскав
таковую, нападал и мгновенно поражал
насмерть. Румянцев отметил для себя
семь таких скоротечных схваток, но ведь у
командующего были в этом бою и другие
занятия, помимо любования боевым
искусством ставшего
впоследствии знаменитым
донского казака Федора Петровича
Денисова, тоже дослужившего до чина
генерала - от- кавалерии и первым из донских
казаков получившего титул графа Российской
империи. Мог бы Денисов стать и войсковым
атаманом- преемником Алексея Иловайского,
но годы, раны и болезни заставили его
отказаться от лестного
предложения, сделанного ему императором
Павлом. По рекомендации Денисова на
должность эту назначен был муж его дочери и
отец его единственного внука – знаменитого
впоследствии графа Василия Орлова -
Денисова герой
Измаила бригадир Василий Петрович Орлов.
Упомянутые нами эпизоды из 1770 года для
казаков не подвигами Иловайского и
Денисова примечательны, как таковыми: мало
ли подвигов водилось за казаками. Но тем,
что послужили началом стремительной
карьере и этих двух,
а вместе с ними и целой генерации донских
военачальников, которые, в отличие от их
героических предшественников, уже были не
союзниками-сателлитами русских, а
непосредственно вошли в состав высшей
воинской элиты Государства Российского. До
того казаки в России считались чем-то если и
не совсем иностранцами, то уж и
никак не русскими. В «Походном журнале»
Петра Великого времен его Персидского
похода 1722г. новоявленный император помечал
для себя, что русских у него в распоряжении -
столько, а казаков – столько.
Журнал этот издан и в крупных научных
библиотеках имеется. Но вот именно после 1770
г. донское казачество начало с нарастающей
скоростью русеть, так как очень быстро
русели его «верхи», а за ними неуклонно
последовали и все остальные.
Вторая дата, завершающая
описываемый нами период в истории
донских казаков, пришлась на окончание
наполеоновских войн и ссылку в 1815 г. на
затерянный в Атлантике остров Святой Елены
низвергнутого императора
французов Наполеона Бонапарта.
Между этими двумя датами было три
тяжелейших войны с турками, две со шведами,
война с поляками, походы в Персию и безумный
в своей авантюрности - в Индию,
завершившийся, к счастью для казаков, в
начале его, в оренбургской степи.
И, конечно –же,
с французами, самые знаменитые, может быть,
во всемирной истории - наполеоновские войны.
Собственно, в 1815 году
войны для казаков отнюдь
не закончились. Разгоралась Кавказская
война, впереди были уже не реки, но порою
моря пролитой крови и
своей, и чужой на полях боев с теми же
турками и поляками, французами и
англичанами, китайцами и японцами,
немцами и австрийцами, но самые
страшные и кровавые, конечно же, с такими же
казаками, сплошь и рядом
- родными сыновьями, братьями, отцами и
дедами в пламени гражданской войны. Однако
войны эти шли хоть и ожесточенно, но уже не
так часто, между ними бывали перерывы,
временами значительные. Было поколение
казаков, рождения 60-х-70-х гг. XIX столетия,
которое вообще практически не
участвовало в войнах в возрасте,
считавшемся боеспосособным. Поколение это,
правда, оказалось в конечном результате
самым несчастным за всю, может быть, историю
казачества. Почти всё оно было уничтожено в войне гражданской, увидев перед
смертью крушение всего того, что
составляло до этого смысл их жизни.
Но как бы то ни было, после
наполеоновских войн это были уже
не те казаки – полутатары, которые
ходили в походы,
как кочевники в древности – ордой, что,
собственно, и переводится на русский язык
словом «войско». Они
шли на войну своими станицами, в одном строю
и стар, и млад, нередко с женщинами, на
разномастных лошадях, разношерстно одетые
и разнотипно вооруженные.
Они жили и воевали по своим донским
казачьим законам, а суть взаимоотношений с
Российским престолом укладывали в
старинную формулу: «Здравствуй белый царь в
Кременной Москве, а мы казаки - на Тихом Дону». После
наполеоновских войн с этим было покончено.
Полувековая без перерывов почти служба в
рядах Русской армии переродила казаков, да
и дома условия поменялись разительно: после
присоединения Крыма и разгрома Ногайских
орд Дон перестал быть пограничной
территорией. Станичный атаман Манычской
станицы, о драках и кулачных боях в которой
мы уже рассказали в начале нашего
повествования, Герасим
Мамин почти за столетие до этого в феврале
1776 года получил разрешение для станицы
заниматься хлебопашеством не левобережной
– Кубанской стороне Дона. Время, когда
донской казак не выходил в поле без ружья,
когда опасности подстерегали его у самого
порога его собственного дома и уж, во всяком
случае, за околицей станицы, безвозвратно
уходило в прошлое. Но вместе с ним уходили и
казачьи вольности. Земля донских казаков и
фактически и юридически из
полусамостоятельного государственного
образования стала трансформироваться в
российскую губернию с некоторыми
особенностями управления и прохождения ее
мужским населением воинской службы, а сами
казаки в особый тип русских крестьян.
Надо сказать, что среди донских казаков
было поколение, которое прошло весь, или
почти весь этот полувековой
путь на коне и во всеоружии, испытав в
полной мере смертельные
опасности, неимоверные трудности и крайние
лишения, но поднявшись вместе с тем и на
самые вершины воинской славы. Самый
известный из этих казаков
«вихорь-атаман» Матвей Иванович Платов
родился в 1753 году, но уже в Первую русско-турецкую
войну в возрасте 21 года, взяв на себя
командование двумя
казачьими полками, одержал громкую победу
над татарами при речке Калалах. Потом он
стал генералом-от-кавалерии, Донским
войсковым атаманом и графом Российской
империи.
На пять лет раньше Платова родился
Дмитрий Евдокимович Греков 1-й, старший из
шести родных братьев – генералов Войска
Донского и отец известного генерала
Тимофея Грекова 18-го, женатого на дочери
Платова. Греков 1-й в октябре 1812 года привел
к Платову в тарутинский лагерь Кутузова
26 полков Донского ополчения, всех, кого
смогли посадить на коня в возрасте от 15 до 60
лет, где деды шли в поход рядом со своими
внуками.
На пять лет моложе Платова был
брат его второй жены - Марфы, Андрей
Дмитриевич Мартынов, но и он уже в Первую русско-турецкую войну, в 16 лет
командовал полком, сменив заболевшего отца
своего. В Отечественной войне 1812 г. генерал
– лейтенант Мартынов командовал
авангардом корпуса Платова. Он был
тяжело ранен под Молодечно и умер в начале
1815 г. Его
похоронили с артиллерийским салютом и
прочими воинскими почестями в
принадлежавшей ему слободе Голодаевке, где
в начале следующего столетия родился
будущий маршал Советского Союза министр
обороны СССР Андрей Гречко.
На год или несколько месяцев старше
Платова был друг
его юношеских лет, вместе они начинали свою
службу писарями в Войсковой канцелярии,
Иван Козьмич Краснов. Он довольно поздно –
в возрасте за 30 лет стал офицером, но быстро
продвигался по службе, благодаря как своим
собственным высоким деловым и воинским
качествам, так и покровительству Суворова,
с которым они как-то, будучи ранеными,
лежали в одной госпитальной палатке и
подружились. Краснов стал генералом,
атаманом Бугского казачьего войска, но
погиб в 1812 г. еще до Бородинской битвы. Очень
известны до сегодняшнего времени его
потомки, среди которых атаман
Всевеликого Войска Донского генерал-от-кавалерии
писатель с мировым именем Петр
Николаевич Краснов, а также наш современник
бригадный генерал Чилийской армии Мигель (Михаил
Семенович) Краснов.
Было много других казаков из числа
командиров, чьи имена мы не станем
перечислять из-за того, что это заняло бы
очень много времени и места. Были, конечно
же, и рядовые казаки, их сверстники, чья
судьба порою выглядит даже более
интересной и романтичной, чем у
прославленных донских генералов и
полковников.
В 1814 г. в Лондон
было доставлено сообщение о взятии
союзниками Гамбурга. Доставил эту важную
весть донской
казак станицы Нагавской - Александр
Земленухин. Его
прибытие произвело небывалый фурор в
столице Великобритании, отчасти благодаря
общему победному настрою англичан, но в
неменьшей степени и из-за личных качеств
казака. Он показывал чудеса ловкости и
боевого искусства, демонстрируя владение
оружием, джигитовку, собирая с земли монеты
на мчащейся на полном скаку лошади, метко
стреляя и т.п. Ему
было в ту пору шестьдесят лет.
Примерно этого возраста был и донской
казак Александрин, служивший ординарцем у
знаменитого прусского генерал-фельдмаршала
Блюхера. Он был гигантского роста, имел до
пояса седую бороду и от одного его вида
мелкие в большинстве своем французы
впадали в оцепенение, как кролики при виде
удава.
Эти двое казаков не были каким-то
исключением из правил. В 70-х гг. XVIII века
переводили на Кавказ из Новохопёрской
крепости казаков, сформировавших Хопёрский
казачий полк, первый из полков будущего
Кубанского казачьего войска, которое
получило это свое имя много позже – в 1860 г.
Все новохопёрские казаки от младенцев до
глубоких старцев были перед переселением
тщательно опрошены и с их слов, или их
родителей, если речь шла о младенцах, были
составлены дошедшие до нашего времени
опросные листы. Так вот, один столетний
казак на вопрос об отношении к службе
ответил, что считает себя состоящим на
таковой, хотя давно не посылали куда-либо по
служебным надобностям, но и уведомления об
отставке он не получал. Так что
шестидесятилетние казаки в ту пору отнюдь
не считались людьми старыми и бессильными.
Впрочем, и в более старых возрастах казакам
находилось достойное занятие и даже много
позже, в XX уже столетии в приказах по Войску
Донскому встречаются казаки, заслужившие
звание урядника, что соответствовало
общеармейскому унтер-офицеру или
нынешнему сержанту, в возрасте весьма
почтенном, самому старшему из известных
автору этих строк было 85 лет. Как правило
они были дежурными – «сидельцами» в
станичном или хуторском правлении. До 60-х гг.
XIX века одной из
обязанностей этих почтенных людей было
пороть плетьми провинившихся казаков. Но
были, конечно, и другие занятия у казаков
старшего возраста, временами еще более
увлекательные. О некоторых из них, о
снохачестве, например, нам еще предстоит
рассказать.
Глава четвёртая.
Здесь надо отметить, что донские казаки
той стародавней поры были
людьми в большинстве своем завидного
здоровья и удивительного долголетия.
Причин этому можно назвать много, здоровый
образ жизни, конечно же, не в последнюю
очередь одна из них. Земледелие еще не очень
привилось тогда на Дону, основными
занятиями казаков, когда они находились
дома, были охота и рыболовство, оттого они
не знали как
русские крестьяне изнуряющей тяжести
непосильного труда, по большей
части казаки тогда были старобрядцами и,
следовательно, не курили, воздух и вода
в те времена были еще кристалльно чисты.
Но, пожалуй, еще важнее была
востребованность Донского казачьего
общества в людях пожилого и даже
преклонного возраста, что делало старость
счастливой порой жизни и
как ничто иное мощно стимулировало
долголетие казаков. Многие из них жили так
долго и насыщенно, что морально уставали от
жизни, никак не могли дождаться
естественного ухода из неё и в один
прекрасный день заявляли, что хватит, пожил,
пора и честь знать, ложились в уединенном
уголке и, по сути, усилием воли заставляли
жизнь покинуть их еще не утратившие сил и
здоровья телеса.
Востребованность в стариках
имела различные проявления. Но главным
было то, что казакам, как первейшее
условие их существования, требовалось
накапливать, анализировать и усваивать
опыт предшествующих поколений. Именно в
этой сфере были основные функции казаков
старшего поколения. Вся
жизнь казака с пеленок и до гробовой доски
была напряженным и никогда не
прекращавшимся учебным процессом. Сначала
казачонок, а затем молодой, и даже не очень
уже молодой казак очень внимательно слушал
старших и буквально напитывался их
собственным жизненным опытом и опытом
их предшественников,
сохранённым и донесённым до нового
поколения в былинах, песнях и преданиях. Но по
мере появления собственного опыта и сами
казачата включались в педагогический
процесс, обучая тех, кто на год-два моложе их,
и так по нарастающей. От
успешного овладения опытом своих
предшественников, от постижения истинных
причин их успехов и неудач в очень большой
степени зависели собственные
успехи и неудачи, а зачастую и сама жизнь
казака. Кто плохо учился, того убивали в
первом же бою, от того, наверное, самое
распространенное занятие их потомков в
нынешние времена – преподаватель, в т.ч. и
высшей школы. Как Владимир Филиппов,
например, нынешний министр образования
Российской Федерации – донской казак из
Урюпинска. Все стандартные
и нестандартные ситуации, в которых
оказывались их отцы, деды, прадеды и
так далее, на войне-ли, на охоте, в
бытовых каких-то переделках изучались,
запоминались и были прекрасно известны их
внукам и правнукам. Они месяцами
проигрывали эти ситуации, не очень спешно
передвигаясь по необъятным просторам
Евразии, направляясь в ту или иную сторону
континента, чтобы в очередном походе
встретиться с очередным врагом России и
Царского престола. Меряя нескончаемые
версты, они не пели, а «играли» свои ни с чем
несравнимые песни. Но сами эти песни и
предания появлялись
на свет и получали право на дальнейшую
жизнь, в большинстве своём,
на станичных посиделках в кругу
стариков.
«Старички сидят особо и иногда,
пригласив к себе сельского священника,-
писал в изданной им в 1834 г.в Петербурге
«Истории Донского войска»
Владимир Богданович Броневский, -
попивая, странными голосами поют
духовные стихеры, и вперемежку
рассказывают в тысячный раз про свои
подвиги. Тут хвастливому пространное поле:
постороннему, чтобы не помешать беседе,
должно притвориться верующим, будто они
одни завоевали Европу и отправили
Наполеона на остров Святой
Елены. Впрочем, - как бы устыдившись своей
иронии, продолжает он, - и есть чем
похвалиться; многие из них служили во всех
походах от 1770 до 1815 года включительно:
период славный в наших летописях, и
знаменитый для донских наших служивых».
Да! Им было что вспомнить и рассказать
такого, что даже и
по тысячному разу находило
благоговейно внимающих
и бесконечно благодарных за это слушателей.
Они под предводительством Суворова,
которого в Европе звали «казачьим
генералом», брали в 1790 г. штурмом
считавшийся неприступным Измаил, с тем
же Суворовым в 1799 г переходили через
заснеженные Альпы из Италии в Швейцарию,
преодолели сто
верст по льду Ботнического залива из
Финляндии в Швецию с Барклаем-де-Толли в 1809
г, ловили в 1774 г. самозванного «анпиратора»,
их же собственного соплеменника Емельяна
Пугачева из
Зимовейской станицы, в безводных песках
между Волгой и Яиком, впоймали и сдали тому
же Суворову, тонули
в холодных водах Балтики, когда шторм
разметал осенью 1805 г. корабли эскажры вице-адмирала
Сарычева, доставлявшие из Риги на остров
Рюген в Германии входившие в состав десанта
генерала графа Толстого казачьи полки Фролова 1-го и
Грекова 17-го. Они с
победой входили в Милан, Берлин, Гамбург и
Париж и их с
восторгом и узумлением приветствовали
многотысячные толпы народа. Они прошли
через такую кровь, что их собственная при
воспоминаниях об этом стыла в жилах.
Двадцать восемь тысяч трупов защитников и
обитателей крепости насчитали во взятом и
разграбленном Измаиле, где, по словам
Суворова, победители «золото делили -
пригоршнями, а серебро – шапками». Когда
Суворов в 1783 г.
карал за самовольство и измену
ногайских татар на Кубани, то он приказал в
первых на пути донских полков аулах
вырезать не только все население этих аулов
от мала до велика, но даже и домашний скот,
так как его предостаточно будет в аулах
последующих. Капитуляцию
Варшавы в 1794 г. Суворов принимал у польской
делегации между сложенных штабелями
тел убитых поляков, а казаки в те дни,
как уверяли потом
некоторые современники, разъезжали по
польской столице с младенцами,
насаженными на длинные казачьи пики, и
буквально за бесценок распродавали
захваченных ими в громадном количестве
лошадей. В октябре 1813 г. в день Святого
Иерофея в ходе «битвы народов» при Лейпциге,
когда казаки лейб-гвардии Казачьего полка
во главе с Иваном Ефремовым
кинулись на перехват
французских кирасир Латур-Мобура,
опасно атаковавших холм,
на котором находился верховный
главнокомандующий Русской Армии император
Александр I, и когда две этих силы сошлись
вплотную, обнаружилось, что казачьи пики и
сабли бессильны нанести какой-либо
существенный урон закованным в стальные
латы всадникам противной стороны. И тогда
воинственная ярость лейб- казаков
оборотилась против лошадей,
на которых шли в бой французы. Казаки
принялись засаживать свои пики и сабли в
глаза, уши и ноздри несчастных животных
и те, обезумев от боли, сбрасывали с себя
своих ездоков и забивали их
своими копытами насмерть. Следует
добавить здесь, что и собственные
неказистые, но чрезвычайно надежные
казачьи лошадки в ходе боя также приходили
в ярость и грызли вражеских лошадей.
Казаки отнюдь не были
патологическими убийцами, в обычной
мирной жизни многие из них и курицу не могли
зарезать. Автору этих строк в годы детства
в казачьем хуторе Демков станицы Тацинской,
бывшей Ермаковской приходилось
встречаться с таким явлением, хотя грудь
этих казаков была увешена заслуженными
боевыми наградами Второй мировой войны. Но
большую часть своей жизни казакам
описываемой нами поры приходилось
проводить на войне, а у войны свои
непреложные законы и сантиментам там мало
находится места. Да и неправильно было-бы
сейчас подходить с мерками современной
морали к событиям двухвековой давности,
когда мораль царила совсем иная, когда
поляки в Варшаве вырезали ночью спящий
русский гарнизон, что и вызвало военные
действия, когда ногайские татары из
столетия в столетие почти ежегодно
налетали на русские города и села, на
казачьи станицы, убивали и уводили в
рабство многие тысячи мирных и беззащитных
людей.
Так вот, когда восьмидесяти-
и девяностолетние ветераны,
видавшие на своем веку
Аустерлиц и Бородино, принимавшие
участие в десятках других больших и малых
сражений, известных на весь мир и
неизвестных уже никому, кроме них самих,
попивали в холодке шипучее цимлянское или
сладкое кумшацкое винцо и делились
воспоминаниями с окружавшей их молодёжью,
но ещё более того друг с другом, зачастую
они говаривали, что – «Да!» Там-то или там-то
было горячо, очень порою тяжко, страшно даже,
однако терпимо. Но все это не шло ни в какое
сравнение с кулачным боем на льду
Ромазанова озера в родном Черкасске в
последнем году его существования в
качестве столицы Земли донских казаков, в
Прощёный день в 1804 от Рождества Христова. «Это
был настояший ад», - вспоминали они.
оглавление
продолжение
Материалы предоставлены В.Т.
Новиковым
|
